Его звали Мишкой, а его спутника Тыцкой. Обычным их местом обитания считалась промозглая туманность неподалеку от Змееносца. Поэтому, когда из змееносного тумана раздавалось привычно безысходное «Тыыыыыыыыыцкаааааааааааааааааааа! – Мишкааааааааа!», аборигены грустно качали головами и украдкой утирали скупые змейские слезы. Со всех девяноста восьми глаз вдоль долгого тела.

Вечерами Тыцка и Мишка сидели на какой-нибудь галактической крыше, подобно Малышу и Карлсону, и говорили. Говорить друг с другом они могли бесконечно, а не говорить не могли вовсе. Худенький Тыцка приваливался к теплому шерстяному боку Михи, смотрел на плавающие вокруг ленты тумана и вдруг: «А знаешь, Миш, сон мне снился… что тебя Туманность в этот раз… ну совсем… забрала. Даже тени не осталось…». Миха брал Тыцку за руки и проникновенно глядел в глаза: «Не, Тыц, как же это она меня заберет, когда ты меня ждешь?». Столько спокойного недоумения было в этом ответе, что Тыцка мгновенно успокаивался и зауючивался у Мишки под боком. После вздрагивал Мишка: «Тыц, а чего это ты такой печальный?» И Тыцка, маленький и лопоухий, снисходительно обнимая Мишку за плечи, вещал с солидным волжским акцентом: «Это я, Мишенька, про хозяйство задумался».

Дом у этой парочки был самый обычный: кухонька с желтым светом, спаленка с кошачьей корзинкой, сенцы с запасом продовольствия на сто световых лет и горенка с облицованным изразцами терминалом. По хозяйству возились доммашина и Тыцка, который энту машину раз в тридцать с хвостиком миллионов секунд перепрограммировал. Основательный Мишка решал вопросы бытия и сознания и в житейские мелочи старался не вкосолапываться.

Сегодня в домике было как-то по-осеннему тихо и сумрачно. Тыцка, начитавшись фен-шуйских трактатов из далекой Солнечной, понасовал повезде уймову тучу консервированных протуберанцев, которые и свет-то толком давать не умели. Мишуленька весь день бродил по Туманности, отлавливая будущий гербарий. Гербарий кусался, шевелил ложноножками и ложноручками и старательно не поддавался Мишкиным усилиям. Наконец, Михей поддался усилиям гербария и устремился в дом, к Тыцке.

Пожалуй, самым интересным свойством этой змеёвой Туманности было то, что перемещаться в ней можно было только одним способом – устремившись. Если порыв был недостаточно сильным, то и перемещения не происходило. Вот такая история.

Вы ведь, конечно же, не предполОжите, что Миш стремился к Тыце слабо, ведь нет же? И будете правы. Трудно было бы представить, что у него могли быть какие-то более сильные устремления… но что есть правила, как ни коллекция банальностей, сдобренных исключениями? В этот раз Туманность забунтовала: «Сколько можно?! Эти двое с нахальным упорством магнитов постоянно ускользают! Я возмущена! Я огорчена! Я меняю правила игры без предварительного письменного извещения: отныне всякое действие станет противодействием. Хук». И понесло Мишку в дальние дали непроглядного тумана, в мутные мути и темную темень… А Тыцка ждал, подбадривая засыпающие протуберанцы и баюкая неугомонного котенка.

Мишка, несмотря на некоторую кубичность, был существом неглупым, хотя и не быстрым. Не чуя своим пламенным мотором приближения любимого Тыца, забеспокоился, а после и захандрил. «Может, он и не ждет меня? Да нет, не может… Может, он… Не, не может. Или? Никогда не поверю!» Возможно, эту фразу Архимед произнес бы несколько иначе, например: «Эврика!» Но Миха Архимедом не был, да и ванна во всей Туманности была только в их с Тыцкой домике. «Ага, - сказал он Туманности, - значит, ты жульничать?! Ну держись!» И Туманность услышала и вцепилась что было мочи всеми туманами, туманцами, туманищами и туманчиками в косматую шкуру лучшего Тыцкиного друга. И ну держаться! Мишка влево – и Туманность влево, Мишка на два парсека – и Туманность точь-в-точь! А уж как Мих мучался, чтобы от Тыцы себя думать!!! Он ведь и представить-то себе не мог, как уходить от, если бы не его пытливый ум настоящего естествоиспытателя!..

«Мишкааааааааааааааааааааа, Мииииииииииииишкаааааааааааааааааа!» – Тыцка сам собой редко заходил в гости к этой лохматой и коварной особе, мадам Туманности. Но протуберанцы погасли, котенок разодрал корзинку, доммашина сожгла ужин, а Миш так и пришел. Решительно натянув скороходы и скатав в плащ-палатку самобранку, Тыц строевым шагом выдвинулся из дома, поправляя на каждый «Левой!» съезжавшую с ушей папаху. В слегка запотевший инфракрасный бинокль он увидел какую-то тучку на западной (если счесть терминал востоком, а кухню севером, то запад будет именно там!) части Туманности. Одинокую, печальную, лохматую тучку. Тучка напоминала йо-йо на резинке или теленка, привязанного в поле за колышек: она то приближалась, то удалялась, не меняя среднего положения. «Надо вызволять, - подумал Тыцка. – Туманность, пущай!» «Будут бить», - подумала Туманность и отпустила маленький магнитик Мишки.
«Тыыыыыыыыыыыыыыцкаааааааааааааааааааа!!!!!!!!! Ты-мс!!», - сказал Мишка, врезавшись прямо в папаху.

В горенке ласково мерцал терминал, тихонько ворковали протуберанцы, совершая различные метаморфозы. Самовар довольно булькал и принюхивался к вареньям и плюшкам на столе. «Миш, а ты поскакунчика нашел? Или стебельковую стервькозявку?» – «Нашел, Тыцка, нашел. Вона у тебя на папахе они, завтра отлепим…» «А-а-а… Дык и то верно, - вспоминал волжских родственников Тыцка. – Пойдем-ка, Миха, спатки. А то назавтрева делооооооооов!..» - «Пойдем, Тыцик. Толька Шмурзика сейчаз прихвачу, а то ишь – развалился-то…»